Боль. (Из дневника анорексички. Часть 3. Эпилог)
Все вокруг лгут.
Мама, папа, подруги, друзья, соседи, родственники, зеркала, даже собственные глаза.
-Ты так хорошо выглядишь! Снова похудела, что же от тебя останется скоро? — ложь.
-Боже, ты, наверное, ничего не ешь?! — ложь.
-Перестань считать калории и так кожа да кости, — ложь, ложь, ложь!!!
Я ненавижу вас всех, лжецы, какое право вы имеете так говорить со мной? Зачем вы меня защищаете? Зачем вы обманываете каждый раз нагло и бессовестно? Зачем?
-Тебе не надо больше худеть! — НЕПРАВДА!
-Совсем как модель стала! — убейте предателя!
Никто не может сказать правду. А что? Страшно?
Кругом одни иуды, вставляющие безжалостно ножи в спину, проворачивающие их, чтобы наверняка и поглубже.
ВСЕ ВРУТ!
Я хотела описать всё, что наболело, думала исповедаться и очиститься, вновь расправить жёсткие крылья, посмеяться над своим сумасшествием, поплакать от боли и одиночества. Но не получалось.
Мне казалось, что я израненная птица, раньше рассекавшая воздух чётко и легко, уверенно она летела туда, куда ей хотелось, но сейчас, в невидимой стальной клетке, она была узницей выдуманного чудовища. Разбитая, напуганная неизвестностью, потерявшая надежду почти навсегда.
Мне казалось, что я Фрида Кало. Что моя душа была скована железным корсетом, как тело великой художницы: внутри всё сломалось, искривилось и никак не могло срастись снова. Я будто писала автопортрет себя, но только на бумаге, бездушно подставляющей свою хрупкую невинность для чего угодно. Каждое движение мысли причиняло боль, но я не помню, что это такое, жить без боли, жить, как все.
Мне казалось, что я пропала, исчезла навсегда из списков переписи, с немногочисленных фотографий, из голов всех, кого я когда-либо знала. Всё моё существо сжалось до размера точки. Меня уже не было.
***
-Хочешь, чтобы я признала это? Хорошо, да, я тиранствую, я хочу внимания, я хочу, чтобы все говорили вокруг «какая ты худая». Мне нужно это, как воздух, я хочу восхищения, хочу нежности, хочу радости за меня и вместе со мной. Неужели так сложно это понять?
-Да ты же больная!
-Хммм, наверное, — я иронично изгибаю бровь.
-Люди не восхищаются тобой — они боятся тебя!
-Не кричи.
-Ты по-другому не понимаешь! Ты съехала с катушек! Ты знаешь, к чему это всё ведёт?!
-…к смерти?
-Именно!
-Но я не умру.
-П-ф-ф. Если продолжишь — умрёшь!
-А я и не собираюсь. Мне комфортно и так.
-Как знаешь, мне плевать, делай, как заблагорассудится.
-Хорошо поговорили, — таким же спокойным голосом отвечаю я.
-Прекрасно просто.
***
В моей комнате очень холодно. Нос уже синеет, ноги не слушаются, руки в мурашках прямо до плеч, и даже плед не спасает.
Я замерла в одном положении, не шевелясь ни на миллиметр, пытаясь сохранить такое драгоценное сейчас тепло.
«Прекрати уже, ты чересчур худая». Эта фраза простреливает мой мозг совсем неожиданно, будто пуля висок. Да как же? Какая я худая? Из меня жир прёт в разные щели, за меня бы в клинике, делающей липосакцию, не взялись бы. Ноги раздуло, между ними уже не проходит ладонь, как раньше. Целая ладонь! Подбородок вернулся, жир свисает на боках, руки стали желейными.
От раздутого возмущения я вскакиваю, как ошпаренная. Несусь в ванную, где есть большое длинное зеркало — оно почти никогда не врёт. Я поспешно стягиваю кардиган, стягиваю байку, тёплые спортивные штаны, носки, чтобы увидеть себя настоящую. На плечиках остаётся тонкая майка без рукавов, на ногах — чёрные легинсы, уже висящие в области задницы. Я кладу руки на свою шею, провожу ими до ключиц, по груди, прощупывая каждое ребро, как драгоценную золотую монету, задирая майку, я схватываю ладонями талию — почти сходятся пальцы — и касаюсь бедренных костей, выступающих гораздо чётче, чем ненавистный мне живот. От волнения холод пропал, я кручусь, путаясь в ворохе одежды, перед зеркалом: вот спина, ряд позвонков, лопатки, очертания тазовой кости — всё это никуда не исчезло. Я смотрю на себя с восторгом, множенным на гордость. Нет, не надо больше худеть. Действительно, достаточно.
«Ты скоро умрёшь». «От тебя ничего не осталось».
О Господи…
Резко я сгибаюсь, падая на мягкую байку, к горлу подступают беззвучные рыдания. На что я надеялась, дура? Тупая безвольная дура! Что Он увидит меня и кинется на шею с криками «ты такая красивая стала! знаешь, я давно хотел признаться, что влюблён в тебя!»?
Я часто слышала для себя предречения разной смерти, но это «ты скоро умрёшь» было самым больным. Оно будто съедало меня всю, а я не могла никак выбраться из этих цепких лап.
«От тебя совсем ничего не осталось».
Да, наверное. Совсем ничего.
***
-Ты чудовище!
-Это я чудовище?! Я?!
-Мало того, что ты убиваешь себя, так ты убиваешь и других! Из-за тебя страдают все!
-Страдают? Они не знают, что такое страдание! Они не знают, каково это, чувствовать постоянную ненависть и отвращение к себе, они не знают, что такое настоящая боль, не знают, как жить, когда всё не имеет никакого смысла!
-…Перестань. Просто перестань.
-Можно я пойду?
-Обещай мне, что прекратишь все свои истерики и будешь нормально питаться.
-Нет. Я не могу ничего обещать.
-Ты хочешь, чтобы тебя отправили в психушку?!
-Мне всё равно… Я уже никогда не буду нормальной.
***
Иногда я думаю, что могла бы вообще не есть.
Действительно, зачем? Нет, понятное дело, употреблять что-то для поддержания здорового тела и хорошей формы, но не более того. То есть употреблять пищу «по назначению». Не жить для того, чтобы есть, а…
И было бы совершенно прекрасно. Голод, пустота и лёгкость, вместо бичеваний, слёз и ненависти, которая ощущается даже физически. Однако не получается. Вот просто не получается так! Вокруг меня еда, везде только пахнет едой, все едят — и это сводит с ума. Я пытаюсь проникнуть внутрь себя, поймать сокровенный смысл, осознать своё местонахождение в аудитории в университете, но рядом скрипят чьи-то зубы, прокусывая тонкую и беззащитную кожу яблока. Укус почти не слышен, а в моих ушах он отдаётся эхом сотни децибел и хочется зарыть их руками.
На улицах пахнет свежеиспечёнными булочками с корицей и жареной картошкой, пахнет заварным кофе и горячим молоком. Просто какая-то какофония запахов, квинтесенция ароматов, смешанных в причудливой оргии. Я вспоминаю «3096 дней» и снимки Николь Ричи на пляже в 2007 году, облетевшие весь мир, я вспоминаю йогов, уединяющихся в пещерах, подальше от людей, от еды, от мира. Я вспоминаю «Чёрного лебедя» и «Голод» Кнута Гамсуна, пытаясь убедить себя в том, что еда — это зло. Она враг. Она не стоит времени, никакого времени. Я пытаюсь приказать своему телу «не поддавайся искушениям: страсти наши есть испытание», но желудок сводит так сильно, что я просто перестаю ощущать себя в пространстве-времени. Моё сознание отделяется от тела, я будто выхожу из оболочки за пределы физики, я свободна, я парю где-то вне земли.
Физическая оболочка слишком слаба, чтобы выдержать катапультирование души. Понемногу сердце входит в раж, неритмично постукивая о рёбра, кончики пальцев обдаёт невидимым холодом, голова вдруг становится невыносимо тяжёлой. Я чувствую, что земля кренится в другие 90 градусов, горизонтальное становится вертикальным, свет уплывает куда-то под ноги. Мои плечи с грохотом обрушиваются на дорогу, я слышу, как ломаются кости, словно разбившаяся ваза в замедленной съёмке. Я сливаюсь с плоскостью, одновременно чувствуя, что разваливаюсь на куски, и эти куски распадаются, плавятся, вжимаясь всеми силами в асфальт.
Надо мной танцуют планеты, а внутренности обжигает кровь. Последнее, что я помню, как мне казалось, будто грудную клетку распиливают прямо так, без анестезии, мозг истерично быстро отказывает в питании, пытаясь удержать остаточную мысль — «я уже не чувствую голода»…