Прискорбный спектр. Зарисовки

Апатия

Жалкий скрип кровати нарушает тишину. Звук одергивается, чувствует себя виноватым и неловко затихает. Комната снова погружается в безмолвие. Острота зрения снижается, дышать очень тяжело, усталость припечатывает парня в серой футболке к матрасу. Нет, никаких слез больше. Просто километр пыли на теле, которое терзает голод. До кухни дойти у Тима нет сил. Запас энергии истощен, причем во всех смыслах. Телефон разряжен, свет выключен. По комнате разбросаны комья боли и рваные клочки тетрадных листов с неудавшимися стихами. А на столе лежит фотография милой женщины средних лет, в углу короткая подпись «мама». Рядом заключение о смерти.

Скука

— Мне скучно жить, — протягивает он, глядя куда-то в пустоту. Даже не знаю, какого цвета его глаза, мы взглядами никогда не пересекаемся.

Он каждый день наматывает на шею обыденность вместо шарфа и выходит из дома. Не удивляется ничему: драки, неадекватные восклики отдельных прохожих на площади, явно страдающих чем-то по части психики, громкие конфликты парочек и их же примирения, из романтического ключа медленно переходящие в эротический, не цепляют совсем.

По субботам закупка яблок в супермаркете около дома. По понедельникам прогулка по парку после работы. В среду немного черешни в обеденный перерыв.

Тяжелые вздохи, и нить разговора утеряна. Впрочем, это неважно. Ему не больно-то и хотелось.

Печаль

Ребята говорят, мой взгляд потух. А я не совсем понимаю, о чем они, со словами в последнее время у меня не ладится, воспринимаю все больше на чувственном уровне. Хотя и там есть жесткие ограничения, от печали легкой, которая едва касается тебя кончиками пальцев, до печали всепоглощающей и зубастой.

Твоя ладонь на моей щеке, и ты пытаешься найти в глазах напротив что-то живое, горящее. Но, как не прискорбно, находишь только свежие трещины. Они неопытны и юны, но уже хотят соперничать с рубцами.

Я закрываю глаза, пока по артериям снова разливается что-то клейкое и неприятное.